Я хожу на праздники, как все жители Веси. Не всегда. Прошлым летом Елица не пустила меня на Купалу. Сказала: еще не поправился. На самом деле причина другая. Купалу празднуют ночью: жгут костры, много едят и пьют, после чего мужчины, как холостые, так и женатые, хватают девок и женщин без разбора. Елица опасается, что уйду. Глупая, я ее люблю.

Вязанка получилась тяжелая – перестарался. Зато обернусь одним разом – прутьев нужно много. Бреду, цепляясь ношей за кусты. Далеко забрался, но хорошие кусты у деревни вырублены. Тропинка становится шире, лес редеет, меж стволами виднеются крыши, внезапно я понимаю, что в Веси – переполох. На единственной улице людно, блестит железо, доносятся крики, вой… «Поповцы»? Там же Елица!

Бросаю вязанку, бегу изо всех сил. В последний миг соображаю: напрямик нельзя. Огибаю деревню лесом. Наша изба крайняя, ближняя к реке. С опушки замечаю у берега большие лодки с высокими, надставленными бортами. Их зовут «насадами». «Поповцы» пришли водой. Единственный путь: лесом не проберешься.

Крадусь огородами. В нашем дворе – крики. Выглядываю из-за избы. «Поповец» в кольчуге и железном шлеме тащит из сарая свинью, второй, в таком же железе, гонит из загона овец. За поясами у грабителей мечи. Елица, ковыляя и придерживая живот, пытается им помешать. Зачем?! Они вооружены!..

– Уймись, баба!

Ближний «поповец», приземистый и рябой, толкает Елицу. Она падает, но, извернувшись, хватает обидчика за ногу. Тот пытается вырвать, но Елица вцепилась намертво.

– Блядь поганая!

«Поповец» выхватывает меч и внезапно – сверху вниз – вонзает Елице в спину. Хруст, пронзительный вой… Крик рвется у меня из горла, в последний миг сдерживаюсь. Да что же это? За что?..

«Поповец» выдергивает меч, вытирает лезвие об одежду Елицы. Второй грабитель бросает свинью.

– Пошто зарезал? – сердится. – В холопки продали б!

– За нее резаны не выручишь! – возражает рябой. – Старая, рябая, да еще на сносях.

– Лют ты, Суш! – не унимается второй. – Резану дали бы! Даже куну. Дите б родила, с дитем баба дороже.

– А коли б дите околело?

– Так ведь не околело еще!..

Они продолжают лаяться, но я не понимаю слов. Я смотрю на распластанную на земле Елицу. Неловко повернутая голова, испачканное пылью лицо, из-под тела, похожего на неопрятный ворох одежды, наплывает темная лужица. «Неугомонный будет, как и ты!» Не будет. Никого уже не будет…

Занятые перебранкой, «поповцы» не замечают меня: я успеваю приблизиться. Первым спохватывается спорщик.

– Унош! – скалится он. – Гляди-ка, гожий! За такого – гривна!

Рябой оборачивается. Лопатку я держу в опущенной руке, он туда не смотрит. Пялится в лицо, оценивает: в самом деле гривна? Меч за поясом. В шею бить нельзя – борода…

Отшатнуться он не успевает. Лоток лопаты врезается ему в рот. Закаленная сталь ломает зубы, рубит язык и челюстные мышцы. Я выдергиваю лопатку. Красный фонтан плещет изо рта рябого, заливает его бороду, грудь. Качнувшись, «поповец» оседает…

– Ах ты погань!

Второй грабитель выхватывает меч. Отскакиваю, лезвие рассекает воздух. К бою! Правая нога вперед, колени полусогнуты, лопатка прикрывает лицо. Хват за конец черенка. Меч моего врага длиннее, это серьезное преимущество. Зато «поповец» в железе и двигается медленнее.

– Засеку, поганый! Не погляжу, что гривну стоишь! Да я за Суша…

Он наседает, полосуя воздух мечом, я отступаю. Под коленки подкатывает ошалевшая овечка, валюсь на спину. «Поповец» подскакивает и замахивается. Извернувшись, рублю его повыше сапога. Хруст, лоток застревает в кости. «Поповец» вопит и падает. Я выпускаю черенок, вскакиваю. Подлетаю к рябому (тот еще сучит ногами и плюется кровью), выхватываю его меч. Рукоятка неудобная и скользкая от крови. Раненный мной «поповец» пытается встать, опираясь на руки. Тычу мечом. Лезвие вонзается в незащищенную кольчугой шею и неожиданно легко пробивает ее. «Поповец» хрипит и валится. Отпускаю скользкую рукоять, с силой выдергиваю из ноги убитого лопатку. Нужно добить рябого, мечом непривычно…

За плетнем крики, в ворота врываются воины в кольчугах. В их руках – мечи. Прибежали на шум… Несусь в огород. За спиной – топот. Перепрыгиваю плетень, лечу к реке. «Поповцы» отстали – в железе им не угнаться. Опережаю их шагов на сто. В кустах за огородом – челн. Бросаю на дно лопатку, тащу к воде, сталкиваю. Весла нет, встаю на колени, гребу лопаткой…

Над головой – свист, стрела плюхается в воду. Стреляют от лодок, у моих преследователей луков нет. Пригибаюсь, но продолжаю грести. Мне нужно выбраться на середину реки – и поскорей! Вторая стрела впивается в борт челна, третья стучит в железный лоток. Поздно! Я выгреб на стрежень, челн понесло. Стрелки у «поповцев» неважные…

Вслед не стреляют – далеко. Берег с насадами «поповцев» стремительно отдалятся. Суеты у лодок не видно: погони не будет. «Поповцы» не дураки. Легкий челн на реке не догнать…

Правлю по стрежню. Река делает поворот, кусты закрывают меня. Гребу к берегу. Ивы свесились над рекой, ветви полощутся в воде. Осторожно раздвигаю их, завожу челн под крону. Ветки смыкаются, за спиной непроницаемая завеса – с реки не разглядеть. Берег высоковат, челн не вытащить. Вяжу его к стволу и выбираюсь на сушу. Я не закончил…

Взобравшись на дерево, наблюдаю агонию Веси. К берегу ведут связанных жителей: мужчины, женщины, дети. Пытаюсь считать, но скоро сбиваюсь: людей много. «Поповцы» подгоняют полон древками копий. Следом гонят скот. Мычат коровы, блеют овечки, визжат свиньи. На воловьих упряжках везут награбленное. Замечаю в одной из повозок тела: раненые или убитые «поповцы». Тел много: не я один оказал сопротивление. Весь горит…

Пленных загоняют в насады, следом – скот. Весь не помещается. Оставшихся волов и коров закалывают, овечек бросают в реку. Животные мычат и блеют, но «поповцы» работают споро. Вот они забежали на борт, сходни убраны, насады отчалили. Я провожаю их взглядом и спускаюсь на землю. Темнеет.

…Елица лежит там, где умерла, – посреди двора. Тащу из-за пояса лопатку и вдруг вспоминаю: язычники не закапывают мертвых, они их сжигают. Оглядываюсь. Крыша избы обрушилась, в яме, бывшей жилищем, бушует огонь. Подтаскиваю тело, переваливаю вниз. Пламя, получив пищу, взлетает вверх, опаляя лицо. Отскакиваю. Вот и все. Следует помолиться, но желания нет.

Бреду к соседям. Дед Боща валяется с разрубленной головой, рядом – деревянные вилы. Сосед защищал ворота, возле них и убит. Детей нет: увели. Тащу Бощу к догорающей избе и, наученный опытом, переваливаю вниз вилами. Сноп пламени, искры… Иду по Веси и везде, где нахожу мертвых, валю их в пламя. Языческие души упокоятся, звери не растащат тела. Среди убитых преобладают старики; похоже, их закололи за ненадобностью. Они легкие, но все равно устаю. Возле последнего дома падаю на теплую, согретую огнем землю и мгновенно засыпаю.

Просыпаюсь от щебета птиц. Они заливаются, как будто ничего не случилось. Для них и в самом деле ничего… Солнце не встало, но уже светло. Над сгоревшими избами тянутся к небу сизые дымки – души язычников отлетают к богам. Так объяснял жрец, мне хочется думать, что он прав. Тело внезапно скручивает судорога. Стою на четвереньках, пятная траву желчью. Ничего другого в желудке нет: я не ел со вчерашнего утра. Перед глазами вчерашние события. Елица, дед Боща, тихие старики… За что? Кому мешали? Мир, приютивший меня, жесток – хуже моего. Я не хочу здесь жить! Пусть лучше посадят!

Сажусь, обнимаю колени. «Колокольчики мои!..» Я бормочу это снова и снова, старательно прислушиваюсь, но звона нет. Только дымки вьются над пожарищами, птицы умолкли. Внезапно осознаю: колокольчики не придут. Они являлись мальчику Ване, а я взрослый. Взрослые сказкам не верят.

Поднимаюсь, обхожу деревню. Ищу топор, рогатину, лук, нож – любое оружие. Минуя свой двор, шарю в чужих. К себе не хочу: слишком больно. Поиски напрасные: «поповцы» унесли все. Наконец замечаю в траве серп. Наверное, выронили, когда тащили награбленное, и не заметили. Серп маленький и узкий: железо здесь дорогое, больших не делают. Изгиб у серпа плавный, лезвие заточено. Сгодится вместо ножа.